Мария Васильевна Плохотник – не только свидетель гайской истории. Она – ее творец.
Речь даже не об истории, а о гайской предыстории. О тех временах, когда на территории будущего Гая стояли геолого-разведочные вышки, воду для скважин возили на волах, а сами ходили на работу пешком – по нескольку километров, зимой – сквозь пургу и сугробы.
«Центром земли» был тогда поселок Калиновка. Именно в Калиновке с 1949 года находилась «штаб-квартира» Гайской геолого-разведочной партии. Геологи вместе с рабочими-бурильщиками уточняли запасы медно-колчеданной руды, других полезных ископаемых. Искали воду для совхозов Восточного Оренбуржья.
В 1955 году в Калиновке появилась юная девушка 23-х лет. Маруся Плохотник. И осталась здесь надолго.
Она родилась в Соль-Илецке. Потом отца призвали в армию, в стройбат. Он служил в Кумаке, и вместе с ним туда перебралась семья. Вот оттуда, из Кумака, в 1955 году Мария Плохотник и приехала в Калиновку, в поселок геологоразведчиков. Точнее – пришла пешком.
– Не на чем было ехать. Напрямик пошла. С одним мужчиной – с нашим соседом, Николаем Кусяковым. Полдня мы с ним шли из Кумака (это километрах в тридцати от Калиновки). А в Калиновке жили брат и братишка…
– «Братишка» – значит младший брат?
– Да. Братишка писал: «Приезжай, Маруся, здесь работа есть. Девчат принимают». Он помощником бурильщика работал. И брат, Николай Васильевич Сорокин, здесь работал (он с 25-го года рождения, войну прошел).
А в Кумаке хорошей работы не было. Я работала там на железной дороге. Каждый день на работу ходила три километра туда, три обратно. Кем работала? «Бери больше – кидай дальше!». Вот и я приехала в Калиновку… Взяли сразу. Сначала у брата жила. Потом по квартирам моталась.
– Мария Васильевна, помните, как первый рабочий день прошел?
– А первый рабочий день дублировалась только. Смотрела да помогала. Нормально. Работала все время нормально.
– Трудно было?
– Как же не трудно. И замерзали зимой!.. Всяко было. У нас даже терялись – искали одну. Со многими так было. Но одна вообще потерялась на полтора суток. В снегу была. Потом ее нашли на второй день и отпоили водкой.
– Потерялась от того, что пешком на работу шла?
– Ну да. Пешком шла. Пурга-то какая была! Она на глинзаводе работала (он еще глинстанцией назывался) – там раствор на буровые делали. За Калиновкой домик стоял и глиномешалки. Раствор делали, заливали в скважину, чтобы скользил снаряд. С Кумака глину привозили. Огнеупорная. И вот эта женщина там работала. Шла на работу – и заплуталась. Сильная пурга была. Мы ее искали все. Все – и школу посылали…
– Как ваш рабочий день складывался?
– К семи – уже на вахте, на вахтовой машине. Четыре года поработала – машину грузовую дали. А до этого пешком. Сюда вот к Гаю ходили от Калиновки. Это же мы открывали... Почти до Камейкино ходили – вышки кругом стояли. Потом возить стали…
– Ту породу, что из скважины вынимали, – вы рассматривали?
– Да, все видела. И седьмая, и кварц…
– «Седьмая» – это что?
– Седьмая категория породы, керна. Седьмая, восьмая, девятая, десятая… Кварц был. Уголь был. «Известь» была (т.е. известняк). «Купорос» был… Всякие породы были.
– Категории пород по твердости определялись?
– Да. Седьмая – слабенькая. Восьмая – тверже. Девятая, десятая – еще тверже. Одиннадцатая – это уже кварц. И так до двенадцатой. От этих категорий зависела норма и зарплата. Одиннадцатая, двенадцатая категория – вот столько сбуришь, дальше коронка не берет. И даже победитовая не брала. Двенадцатая категория – она дороже… Но работать труднее. Только спустится снаряд, вот столько пройдет – и надо поднимать, уже коронка износилась. Дробь, победитовые, алмазные коронки были – всяко пробовали.
– А бурили чем?
– Станок КАМ-500 был. На полозьях стоял.
«Это тоже «в поисках». В Ащебутаке. Бурили на «трехножке». Станок – КАМ-500. А свет гнали комбайном…»
– А керн куда потом девался?
– В дробилку. В кернохранилище. Породу добили, узнавали, что там есть.
– Вам приходилось с геологами общаться?
– А геологи все время с нами были. Породу у нас брали со скважин. Мы керн доставали, в ящики складывали. И каждое бурение – под номером. Сколько набурил – кладешь в ящик и этикетку пишешь. Когда, что, какая смена. А геологи приходят утром и описывают, какая порода. Седьмая или восьмая, или девятая, или одиннадцатая.
– А кого-то из геологов 50-х помните по имени?
– Кто породу описывал – не помню. А так… Вот Сибирская бывала. Наталья Александровна. Она лауреатом Ленинской премии стала. Как-то портрет ее увидела в Гае, на торце здания, где «Оптика» была. Смотрю: Наталья Александровна! Сейчас ее уж нет в живых.
– Были ЧП на работе?
– Были. Убило одного: конус лебедки сорвался – и ему по голове.
– А на какую глубину бурили?
– Вот здесь мы бурили, где «Спутник» в Гае, на 2010 метров. Это одна из самых глубоких скважин. А так КАМ-500 до тысячи метров бурил. ЗИФ-300 поменьше. Я на КАМ-500 была и на КАМ-1200…
«Это мы, младшие рабочие, у копра на 1200. Пришли в праздничном фотографироваться. Я четвертая слева, в шубе. Это начало 70-х».
В 1975 году Мария Васильевна Плохотник была награждена Орденом Трудовой Славы III степени.
Когда мы попросили ее улыбнуться перед фотообъективом, она честно ответила: «Не улыбается что-то. Тяжелая жизнь была. Нечему радоваться. Молодости не было».
– Физически трудно было работать? – мы зачем-то повторили вопрос, который уже задавали, будто тешили себя надеждой, что вспомнит Мария Васильевна и о радостных, «легких» днях.
– Конечно, трудно, – только и ответила она. – 46 метров высоты был копёр. Залезь-ка. На копёр же залазили. И убрать надо сколько было! Вот эта бурильная, где бурили, потом насосная, дизельная, компрессорная. Еще конторка была для старшего мастера. Это все надо не только вымыть – выскоблить. А не так, что помыл слегка. А если обрызгали – то будь добр подбели.
– А все эти сооружения вокруг скважины стояли?
– Да. Где скважина – там копёр. Подымали-то по копру. Тепляк стоя, станок. С одной стороны вход – это для людей. С другой стороны, где станок, где бурили – с той стороны трап лежал. По трапу – уже штанги, столбы, трубы таскали. И туда выносили. Стояла буржуйка на зиму. А рядом – остальные сооружения. Подсобные.
«В свободное от бурения время – варим. Мы же в поле жили по месяцу, по два». М.В. Плохотник – слева.
– А скважину одну сколько бурили?
– А как пойдет. Если завалов не будет – значит быстро. А если завалов много… Бывало прихватит – авария на аварии. Тогда долго.
– Завалы – это что?
– Ну, бывало, что скважину, засыпает, если мягкая порода. И опять по новой.
– А вы только убирали?
– Зачем?! На верх лазила! Все делала! Подъем, спуск станка. Лезу на копер. И трубы эти, штанги (свечи называются) цепляю. Элеватор подходит – и цепляю на ходу, раз, раз… И вниз слазишь опять – надо печку шуровать. Золу выгребать. Воду таскать, чтобы градирка всегда кипела. А потом уборка. Смену сдать – чтоб было чисто, порядок.
В конце нашего разговора Мария Васильевна все-таки нашла в себе силы на улыбку.
Вспомнила одну сцену:
«Как-то был буран. И Петр Сергеевич Гавришин, начальник геолого-разведочной партии, сказал нам: «Коммунисты, вперед!». Дал нам веревку, мы за нее взялись. И все пошли. Через темноту и пургу. Гавришин нас развел по вышкам. И также собирал! Также по веревке и домой пришли…».