Совещание писателей у Горького продолжается. На нем еще много чего произойдет – много знаковых событий, навсегда теперь «впаянных» в историю советской литературы и в целом государства. Но поступок Лидии Сейфуллиной – маленькой отважной женщины с Урала – будет, наверное, самым ярким. Он продемонстрирует всем, что тиранам и автократам можно и нужно перечить. 

В октябре 1932 года, накануне 15-летия Октябрьской революции, Михаил Пришвин встретил в Москве изобретателя Ивана Острого. Тот шел из Моссовета. В руках – папка. Завидя писателя, Иван Острый пробормотал: «У них пороху не хватило».

Далее, рассказывает Михаил Пришвин, изобретатель «вытащил из папки план нового изобретения, это для праздника революции башня в 500 метров высоты из  проволоки, каркас что-то в 2 1/2 тонны поддерживается  сверху большим воздушным шаром, и вся башня унизана электрическими лампочками и – тоже изобретение  Острого – портретами вождей из никелиновой проволоки по асбесту, проволока при накале краснеет и красными  чертами по белому асбесту дает лицо вождя. В Моссовете будто бы восхищались, но не оказалось материалов для воздушного шара: «пороху не хватило». 

«Удивительно, – заключает Михаил Пришвин, – как все одно к одному: ну разве Максим Горький не этот  воздушный шар?».

Максим Горький  – воздушный шар! Шар,  поддерживающий громоздкую и крикливо яркую «Революционную башню». Башня призвана светить на весь мир накаленной «никелиновой проволокой по асбесту», показывать народам и странам, как счастливо живется в СССР «новому человеку». И маяком зазывать весь мир на путь, указанный советскими вождями.

В современной историографии метафорам, структурирующим историческое повествование, придается огромное значение. Хаос живой жизни, наполненной неисчислимым потоком отдельных событий, только и возможно отразить через метафору. Метафора, как магнит, выстраивает события прошлого  в подчиненные ей узоры, задает угол зрения и фильтры, отбирающие нужное из сонма людей, актов, связей между элементами реальности. 

Но вернемся к литературному процессу 1930-х… Все, что делалось в это время в стране – возвращение в Россию М. Горького, злобная РАППовская критика, Постановлению ЦК партии о перестройке литературно-художественных организаций  – о ликвидации всех литературных группировок (в том числе самой Российской ассоциации пролетарских писателей, РАПП) и начале объединения писателей в единую организацию, – все это как нельзя лучше  объединяется и объясняется одной пришвинской метафорой. «Горький – воздушный шар». Именно Горького выбрали строители советского государства в качестве силы, которая творческую энергию писателей должна была оборотить в пропагандистское сверкание «никелиновой проволоки». Его же наделили огромными, практически министерскими  полномочиями. Тот же Пришвин составил яркую реалистическую – уже безо всяких метафор – картинку с Горьким.

«7 января [1932]
<…> У Горького. N. написал книжку и получил приглашение к  Горькому. В приемной человек 20 народу. У секретаря Крючкова три телефона. Беспрерывно звонят, и секретарь с разным лицом отвечает, как будто на три телефона – в нем три лица. Беспрерывно приходят пакеты с надписью:«секретно», «секретно — спешно».

Так работало своеобразное, необъявленное «министерство писателей» и его шеф – «Горький – воздушный шар» . Только под этим углом можно понять, что происходило с нашими героями – Сейфуллиной и Правдухиным в эти годы.

После атаки рапповцев Валериан Правдухин ушел в себя: начал писать большой исторический роман об уральском казачестве. Лидия Сейфуллина попыталась включиться в общественную писательскую жизнь, без чего невозможно было элементарное выживание в столице их с Правдухиным творческого дуэта. Она пишет воззвания к западным писателям, выпрашивая для советской власти «голоса поддержки»... С первого заседания Оргкомитета (19 мая 1932 года) она участвует в этом органе, задача которого – подготовить и провести объединяющий писателей Съезд…

Она тратит время на литучебу рабочих-ударников… Ну и так далее. Никелиновая проволока должна пропустить через себя ток современности, чтоб раскалиться и на весь мир светить зазывным красным.

Кульминацией этой общественно-литературной «подёнки» стала встреча у Горького 26 октября 1932 года. Писателей, около 50 человек, собрали в горьковском особняке на Малой Никитской, чтобы накануне 15-летия Октябрьской революции «обсудить писательские дела».  

Списки приглашенных составляли бывшие рапповцы. Соответственно, Сейфуллина в них не попала. Но при утверждении приглашенных  кто-то всесильный добавил в список несколько фамилий непартийных товарищей, в том числе и фамилию Лидии Николаевны.

Писатель Корнелий Зелинский оставил подробные воспоминания о вечере у Горького.

«Были там Всеволод Иванов, Катаев, Леонов, Сейфуллина, Авербах, Макарьев, Афиногенов, Никитин, Павленко, Маршак, Юрий Герман, Кац (такой московский поэт), Разин (сотрудник «Известий»), Гронский, Субоцкий, Габрилович, Герасимова, Либединский, Ермилов, Огнев, Бахметьев, Ильенков, Малышкин, Чумандрин, Колосов, Шолохов, Луговской, Багрицкий; Сурков, Зазубрин, Накоряков (тогда он был директор Госиздата), Цыпин (директор издательства «Советская литература»), Никулин, Березовский, Гладков. Горький еще не выходил. Было ожидание чего-то. На что звали – толком никто не знал. Да я и не спрашивал. Павленко сказал мне: «Повторение пройденного», – намекая на собрание коммунистов-писателей 19 октября, т. е. за неделю до этого, где были Сталин, Молотов, Ворошилов, Бухарин и Постышев».

Продолжают подтягиваться гости. Приходят Кольцов, Кирпотин…  Писатели развлекают друг друга разговорами. 

«В это время мы замечаем, что мимо дверей в вестибюль проходит группа: я мельком вижу в отдалении шинели Сталина, Ворошилова. В вестибюле прибывших встречает Горький. Раздевшись, Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов и Постышев проходят в личный кабинет Алексея Максимовича. Девять часов вечера. Напряженное ожидание как будто переходит в волнение». 

Наконец, гостей приглашают в столовую. Писатели рассаживаются за пустыми столами, покрытыми белыми скатертями. И вот «входят Сталин, потом за ним Горький, Каганович, Ворошилов, Молотов, Постышев… Вошедшие усаживаются посредине стола на ближайших к двери местах… Сталин садится, немного наклонившись грудью к столу, из-под бровей он быстро, внимательно и колюче оглядывает всех присутствующих».

Открывает совещание Горький: 

«– Сегодня, мы собрались, чтобы обсудить вопросы литературы. Скоро исполняется пятнадцать лет советской власти, Октябрьская годовщина. Трудами рабочих и крестьян создано в нашей стране громадное количество дел. Меняется даже география страны, товарищи. Вот, Беломорский канал – это уже изменение географии. Да. Литераторы тоже понаписали немало книг. Есть у них и хорошие, но много и плохих. Литература не справляется с тем, чтобы отобразить содеянное. Многое и от неумения было, и от управления литературными делами. Была глупость, были грубые методы воспитания. Группа людей, больше всех повинная в этом, – я подразумеваю РАПП, – признала свою вину и свои ошибки. Теперь надо подумать, чтобы как-то вместе создавать эту советскую литературу, литературу, достойную великого пятнадцатилетия».

Все идет по плану. «Воздушный шар», воспользуемся пришвинской метафорой, воспарает над писателями, пытаясь добиться, чтобы эти «никелиновые проволочки» заняли в сооружаемой Революционной башне подобающее место. 

Выступает Гронский, руководитель Оргкомитета, специального писательского органа, призванного подготовить учредительный Съезд Союза советских  писателей. Выступает Авербах, бывший рапповец. В Оргкомитет предлагается ввести трех бывших рапповцев, тех самых критиков, которые совсем недавно организовывали и вдохновляли травлю «попутчиков», в том числе Лидии Сейфуллиной и Валериана Правдухина. 

Затем Горький предлагает высказаться беспартийным. 

«– Дайте, я скажу, Алексей Максимыч, – говорит Сейфуллина, – я сижу как раз напротив Вас, дайте я скажу. Я, товарищи, в отчаянии от того, что вы хотите снова ввести в состав Оргкомитета трех рапповцев. Я в отчаянии, потому что едва только мы успели вздохнуть, едва успели приняться за работу... – в комнате движение и шум. – Ну, кажется, Вы же, Алексей Максимыч, ругали Оргкомитет, говорили, что он работает плохо...».

«Горький:
– Я, действительно, товарищ Сейфуллина, говорил об Оргкомитете, но я говорил что он не плохое дело делает, а делает не то, так сказать, занят не тем. Но, простите, я Вас перебил. <…> 
– Ничего... Но просто учтите, что мы, наконец, вздохнули и снова получили возможность писать. Ведь у нас некоторых писателей до того довели, что они слепнут. Вот. Тынянов, неплохой писатель, хороший писатель – его до того затравили, что он даже начал слепнуть. (Шум, голоса: «Неправда!». Катаев пытается встать: «Сейфуллина, зачем Вы говорите неправду?»). Сейфуллина продолжает говорить, Сталин поддерживает ее:
– Ничего, пусть говорит». 

Сейфуллина продолжает свою отчаянную речь: 

«– Так вот, введение рапповцев в Оргкомитет опять охладит всех писателей. (Голоса: «Ну, почему всех? Говорите от себя!») Ну, хорошо, не всех, я буду говорить только за себя. Я вот так думаю. 
Сталин:
– Я уверен, что и другие тоже так думают, только не говорят, а сочувствуют. – Сам делает рукой такое волнистое движение по залу.
– Я, товарищи, не боюсь говорить от своего имени. – Сейфуллина отвечает на реплику Березовского. – Да, я вот такая контрреволюционерка. Не верю я тому, что обещает Авербах. Могу я не верить?». 

Совещание продолжается. На нем еще много чего произойдет – много знаковых событий, навсегда теперь «впаянных» в историю советской литературы и в целом государства. Но поступок маленькой отважной женщины с Урала будет, наверное, самым ярким. Он продемонстрирует всем, что тиранам и автократам можно и нужно перечить. Особенно, если ты хорошо – без влияния разного рода Революционных башен –  знаешь, как живется людям на местах, как чувствуют себя крестьяне в Сибири и на Урале, что происходит здесь с казаками… 

3 апреля – 130 лет со дня рождения известной уральской писательницы Л.Н. Сейфуллиной. Её биография тесно связана с Орским уездом Оренбургской губернии. 

Литература:
Зелинский К. Вечер у Горького (26 октября 1932 года) // Минувшее. Atheneum, 1990.
Пришвин М. Дневники. 1932–1935. Книга восьмая. СПб: Росток, 2009